В ушах у меня шумело. Продолжать этот разговор хотя бы еще пять минут было для меня непосильно.

— Послушайте, — сказал я, — не будем смешивать все в одну кучу. Прежде всего — дело о поставках. Хотите вы, чтобы завтра…

— О, завтра невозможно, капитан! Завтра воскресенье, я провожу день в семье моей невесты. Я забыл вам сообщить, что я помолвлен. Да, прелестная юная девушка…

— Тогда в понедельник, — сказал я, почти теряя сознание.

— В понедельник! Отлично!.. А я-то считал вас совсем не деловым человеком! Думал, что и вы заняты, как большинство ваших товарищей, только детскими вещами: танцами, женщинами, хе-хе!.. Скажу вам без лести, капитан, что из всех офицеров, которых я встречал, — вы первый, способный интересоваться серьезными делами…

Я принял этот комплимент как пощечину. Как ни пессимистично смотрел на меня и на мое будущее Вальтер, но и он не мог вообразить себе такого падения. Но что ты можешь сделать, мой любезный друг, что ты противопоставишь этой мучительной картине: Ательстана в объятиях отвратительного старика из Александрии?

В этот вечер Ательстана обедала на английском военном судне, находившемся в Бейруте проездом, а я принял приглашение на обед в квартале Сент-Эли. Во время обеда я смотрел на женщин, окружающих меня. Машинально я высчитывал стоимость их колье, браслетов, колец.

— Что с вами, капитан? — спросила меня моя соседка. — У вас такой нездоровый вид.

Я притворно рассмеялся в ответ.

Пройдя в салон, я подсел к столу, где играли в покер четверо игроков, считавшихся самыми опасными. Через несколько минут из-за моих неожиданных ходов игра стала чрезвычайно напряженной. Мне везло. В час ночи, когда игра закончилась, я оказался в выигрыше: более четырнадцати тысяч франков.

Я шел домой по темным улицам, вдоль стен, за которыми находились магазины, банки… Несгораемые шкафы, полные денег, спали там, в двух шагах от меня. Я натыкался на кучи мусора, спугивая несчастных бродячих собак, искавших себе жалкой пищи. Неделю тому назад я имел еще право жалеть их… Но теперь!..

IX

Почему в эту ночь, когда меня терзали безумные кошмары, передо мной встали с такой необыкновенной отчетливостью воспоминания о ночах, проведенных в пустыне?.. Я слышал шум ветра среди высоких трав, жалобу большой реки, темные воды которой бежали между крутыми высокими берегами. Едва заходило солнце, как уже всех клонило в сон, и я засыпал, завернувшись в плащ, положив голову на седло. Иногда после страшной дневной жары мы просыпались ночью от холода. Я открывал глаза. Звезды надо мной были уже другие. Те, которые светили нам накануне, исчезли. Одна, на востоке, мерцала, разливая почти до края горизонта свой таинственный прозрачный свет. Вокруг меня тела солдат казались серыми застывшими валунами, — распростертые в той самой позе, в какой они свалились от усталости несколько часов тому назад, когда мы добрались наконец до стоянки. Черные колья поднимались к небу; часовые на четырех главных пунктах охраняли лагерь. Торжественная тишина царила над бескрайней пустыней. Какая чистота, какое ощущение спокойствия и благостности!.. А утром, когда наступал час пробуждения, среди бодрящей суеты лагеря, снимающегося на заре… какое счастье чувствовать эту свежесть в горле, это чистое дыхание ребенка!

Был уже четвертый час, когда я входил к Ательстане. Она вчера только спустилась из Калаат-эль-Тахара, чтобы основаться на зиму в своей вилле в Бейруте. Слуги еще не успели разобрать всех сундуков.

Она не поднялась мне навстречу, — она ограничилась тем, что бросила на меня взгляд поверх книги, которую читала.

— Вот, — сказала она, показывая распечатанную телеграмму на маленьком столике, — прочти.

Это была телеграмма из Константинополя. Она сообщала о полной неудаче всех попыток возвратить ее имения в Азербайджане.

Я смотрел на нее, сраженный.

Она равнодушно продолжала свое чтение.

— Что же ты будешь теперь делать?

— Я предупреждала тебя, — сказала она. — Десять шансов на сто. Но я дала тебе срок до 21-го, когда я рассчитывала получить эту телеграмму. Она пришла раньше. Я не беру назад своего слова. Ты, может быть, признаешь, что лучше возвратить мне его? Это дало бы мне больше времени для устройства моих дел. Теперь моя очередь спросить тебя: что ты намерен делать?

— Это касается только меня, — сказал я с упорством отчаяния.

Она слегка пожала плечами.

— Как хочешь, — сказала она.

В восемь часов утра, не заснув ни на одну минуту, я был уже в Великом Серале, в моем бюро.

Первое, что я заметил на моем столе, было досье с жалобой Зарифа и Султана! Я открыл его, дрожа от волнения. Какое счастье! Рапорт лейтенанта Равеля указывал на неосновательность жалобы: по его мнению, ее нужно было оставить без последствий. Альберт Гардафуй получал то, что он просил, без моего участия. Мне не нужно брать на себя инициативу и предлагать полковнику Маре отклонить эту жалобу. Начало обнадежило меня и подбодрило на дальнейшие шаги. Было воскресенье. Я мог спокойно работать в пустом помещении. Я провел все утро, роясь в различных досье, отыскивая сведения об этом Мухтар-бее, кузене Зарифа и поставщике турецких войск в Киликии. В конце концов я нашел то, что мне было нужно для составления доклада, вполне мотивированного. Когда я выходил около полудня из Сераля, у меня в сердце теплилась надежда…

На другое утро, около десяти часов, полковник Маре вызвал меня к себе в кабинет. Его стол был завален целой грудой досье.

Так бывало каждый понедельник — день, когда распределялась работа на всю неделю.

— Садитесь, — сказал он. — Как видите, работы у нас достаточно.

Я не любил этого человека, но я не мог не удивляться его великолепному методу работы. В четверть часа он умел очистить стол от самых запутанных бумаг и пустить их, как говорится на чиновничьем жаргоне, «вальсировать по разным отделам». Он владел искусством извлекать из своих служащих все, что они могли дать, возлагая на каждого такую задачу, которую тот мог исполнить наилучшим образом по своим индивидуальным особенностям. Самому себе Маре оставлял в конце концов лишь очень немного дел, — наиболее важных.

Все бумаги, относящиеся к делу Зарифа и Султана, были собраны в зеленую папку.

Я заметил эту папку под всеми другими досье. Каждое рассмотренное дело приближало меня к той страшной минуте, когда мыдоберемся до него.

Остается четыре, три, два…

Вести в продолжение трех лет здоровую, безупречную жизнь в пустыне для того, чтобы кончить в шкуре неумелого предателя…

И какое безумие — не спать эту ночь, провести без единой минуты отдыха эти три дня перед таким состязанием.

Как можно надеяться скрыть от такого проницательного человека, как Маре, ужасную перемену на моем лице!

— Жалоба Зарифа и Султана. Что это такое? Я не очень хорошо помню. Изложите, будьте добры, это дело в нескольких словах.

Голос мой, казалось мне, не очень изменился, когда я объяснял полковнику суть.

— А, да. Понял. Равель составил рапорт?.. Что он говорит? Он считает, что жалобу нужно отклонить?.. Хорошо. И вы также, я вижу. Очень хорошо. Принято. Сообщите интендантству, что оно без всяких сомнений может удержать штраф. Перейдем к следующему.

— Но здесь еще, полковник…

— Что? А, простите! Я и не видел. Есть еще ваш второй доклад — по дополнительному вопросу. Прошу извинения.

Он поправил свои очки, приготовляясь читать мое заключение о неудобствах, какие могут явиться вследствие родственных уз, связывающих поставщика Зарифа и поставщика Мухтара. Он нахмурил брови.

— О! Это интересно, очень интересно! Как это я не нашел никакого намека на это положение в письме, с которым интендантство направило к нам это дело?

— Интендантство, без сомнения, этого не знало. Кроме того, оно исходило исключительно из своей точки зрения — точки зрения рынка, невыполнения части обязательств. Я думал, что мы должны…